На мою просьбу о встрече приятный мужской голос в трубке ответил сразу: «Буду ждать вас в метро «Площадь Восстания» в семь вечера. Уж не обессудьте, если чуть задержусь: поеду с дачи. Думаю, вы меня узнаете». Он не опоздал, но я не сразу узнал в немолодом, не лишенном шарма прожитых лет мужчине того самого Петруху, который уже больше тридцати лет на наших экранах помогает красноармейцу Сухову провести через пустыню гарем Черного Абдулы и погибает от бандитского штыка. Мы вышли из метро, сели под зонтиком уличного кафе, и я включил диктофон.
Свой среди чужих
Коренной ленинградец Николай Годовиков не задумывался об актерской карьере до тех пор, пока случай не свел его с режиссером Геннадием Полокой. Колин однокурсник по физико-математическому техникуму услышал по радио объявление о наборе на «Ленфильм» ребят в возрасте от 12 до 16 лет и потащил Колю с собой. Как выяснилось, актеры требовались на фильм «Республика ШКИД».
- Запускали нас по семь человек и у каждого спрашивали, какими талантами можете похвастаться, - рассказывает Николай Львович. - Думал, меня зарубят: рядом со мной стояли ребята из театральной студии, из драмкружка… «Ну, а ты чем горазд, рыжий?», - наконец, обращаются ко мне. И тут я вспомнил, что занимался художественным словом. В двенадцать лет даже довел до обморока пионервожатую в лагере. Шел концерт художественной самодеятельности, я читал пионерские стихи, а «на бис» выдал «Ты меня не любишь, не жалеешь…» Зал зашелся в овации, а взрослые побелели: Есенин-то в опале числился… Есенина на этот раз читать не стал, а Маяковский в моем исполнении прошел на отборе «на ура». Столь же успешным оказался второй тур, а потом начались фото- и кинопробы. Меня «вели» на одну из ключевых ролей – Воробья. Нарушив неписаную традицию, Геннадий Иванович Полока даже показал мне мои пробы: «Нравишься себе?» «Очень!» «Считай, Воробей твой!». А на Худсовете на эту роль утвердили Славу Романова.
- Но в «ШКИДе» вы все же сыграли, хотя в титры и не попали?
- Геннадий Иванович не захотел со мной расстаться и взял в так называемое окружение, которое выполняло роль первых рядов массовки во всем фильме. Дошло даже то того, что в сцене бала я в одном кадре оказался в двух ипостасях: вальсирующего шкидовца и с завистью смотрящего на праздник из-за ограды беспризорника. Правда, в фильм именно этот кадр не вошел. А Саша Кавалеров в шутку даже пожаловался: что такое, я одну из главных ролей играю, а Годовиков в кадре чаще меня!
- Кавалеров… Это не тот ли парнишка, что исполняет песню Окуджавы о каплях датского короля во втором фильме, где вы снимались – «Женя, Женечка и «катюша»?
- Он самый. Мы, «шкидовцы», до сих пор общаемся: я, Витя Перевалов (Гога), Володя Колесников (Слоеный, который хлебом налево торговал)… У Владимира, ставшего профессиональным режиссером, я целых три года отыграл в театре – здесь, на Софийской. Но недавно его сменил ученик Эфроса Михаил Дорофеев, и мне пришлось уйти: не сработались.
Женщина Востока
На пробах «Белого солнца пустыни» Коля со статисткой повторял ставшую впоследствии бессмертной фразу: «Гюльчатай, открой личико!» Вместе с ним пробовался профессиональный актер. Еще до объявления результатов все присутствовавшие, и «соперник» в том, числе, поздравляли Годовикова с получением роли…
- Николай Львович, где снималось «Белое солнце»?
- Русские эпизоды в Луге, а все остальное, не считая павильонных съемок, - в Дагестане и в Туркмении.
- При работе над такой картиной, да еще и в столь экзотических местах, наверняка не обходилось без курьезов и казусов…
- Особо запомнилась одна история, в которой я принял непосредственное участие. На съемках у нас произошла трагедия: погиб солдатик из Кавалерийского полка. Для выяснения обстоятельств из подмосковной военной прокуратуры прибыл немолодой полковник, и подселили его в гостинице ко мне. Я сразу понял, что чин, как говорится, решил оторваться. А уж когда он спросил, как тут с девочками, грех было не подшутить. Пообещал я полковнику устроить все тип-топ, а сам к подругам – артисткам, игравшим жен Абдулы: кто, мол, пойдет? А они удумали меня отправить! Накрасили, намазали, соорудили парик, соломенную шляпу – мама родная бы не узнала! Захожу в собственный номер, а полковник там уже в полной боеготовности: с вином, закуской, с фруктами. «Что это вы пьете? – томно спрашиваю. – Мне бы чего покрепче…» Он мигом летит за коньяком! Жеманничаю с ним, заигрываю, наконец понимаю: пора ноги уносить. Говорю своему ухажеру: мне нужно деньги коридорному дать, чтобы нас с вами не побеспокоили – у вас найдутся? Конечно, нашлись! Со всех ног бегу к девчонкам. Они от моего рассказа лежат! Насмеялись вдоволь и приглашают меня в ресторан кутнуть – заработали, как-никак! Приходим, садимся за столик, трапезничаем – я как был, в женском наряде. Вдруг смотрю – с соседнего столика аварцы мне как самой обворожительной даме шампанское шлют… Ну все, думаю, пора кончать с этим маскарадом. И тут входит Мотыль. Гневно смотрит и произносит единственную фразу: «Коля, я прошу вас выйти отсюда!» Аварцы застыли с раскрытыми ртами, «гарем» тоже притих. А я как ни в чем не бывало встал и, виляя задницей, в своем «карнавальном костюме» направился к выходу. Потом мне передали: как Мотыль мою походку увидел, так сел и, не сдерживаясь, стал ржать…
- А полковник?
- Он долго поносил бесчестную проститутку, которая мало что пила-гуляла за чужой счет, так еще и «кинула» клиента на деньги. На прощание я ему открылся и купил хороший подарок – как раз на ту самую сумму.
Фильм как пророчество
- Некоторые свидетели съемок «Солнца» утверждают, будто всем было ясно: это финишная работа Луспекаева…
- Скорее всего, блефуют. Дядя Паша держался будь здоров, а смеялся так заразительно – дай Бог многим!
- А сам он догадывался, что последняя черта уже недалеко?
- Теперь мне кажется, догадывался. Он ведь во многом мне доверял и доверялся. Когда его жена уезжала домой в Питер, всегда просила меня присмотреть за Павлом, и я часто жил с ним в номере. И вот он, бывало, выпьет, и так надрывно начинает спрашивать: ну почему Товстоногов лишил меня стольких ролей? Ведь я, мол, могу, могу, но не успеваю! От обеих ступней у него тогда оставались лишь пятки, и однажды я увидел, чего стоило ему переносить постоянную боль. После особо сложной сцены прозвучала команда «Стоп», и он тихо говорит мне: «Пойдем к воде». Подвел я его к морю, помог снять сапоги. Он опускает ноги в воду, и тут из его глаз ручьями начинают литься слезы. Что значит такая боль, я понял много позднее, когда в колонии меня продержали с заведенными за спину руками в наручниках больше четырех часов (хотя по всем законам это было запрещено). Сначала было больно, потом ощущения притупились. А вот когда наручники сняли, тут я от шока и вырубился.
После армии Николай не думал о продолжении кинокарьеры, но роли «Петрухе» предлагали с завидной частотой. Годовиков женился, успешно снялся в фильмах «В черных песках», «То далекое лето», «Последний день зимы», а также еще в десятке картин, где он исполнял мелкие эпизодические роли. На жизнь не жаловался, хотя с постоянной работой были проблемы. Приходилось вкалывать грузчиком, слесарем, лесорубом. А в конце семидесятых случился эпизод, круто повлиявший на всю его последующую жизнь. Годовиков чуть было не погиб – причем почти так же, как его самый знаменитый киногерой. Только в жизни, в отличие от фильма, фигурировал не штык, а нож. Сам Николай говорит о том событии скупо: получил серьезное ранение в грудь с повреждением легкого, угодил на операционный стол.
От сумы до тюрьмы
- По-моему, сейчас вся страна уже знает о том, что Петруха стал вором и «мотал срок». А с чего все началось?
- Как назло, мой лечащий хирург сразу после операции ушла в отпуск, а заменивший ее молодой врач решил меня выписать. Разве я тогда знал закон, по которому пролежавшему четыре месяца на койке полагается инвалидность! – даже много лет спустя Годовиков не может сдержать эмоций. - Пришел в себя, нанимаюсь на работу, а врачи на медкомиссии как увидят мои свищи – руками отмахиваются. И тут же участковый ко мне зачастил. Почему, мол, тунеядством занимаетесь? Я возьми да бухни: ты что, меня посадить хочешь? Он: да, хочу, меня жаба душит, что ты в отдельной квартире живешь, а я с семьей на 8 метрах обитаю… Дошло до суда. И впаяли мне год по режимной статье, по которой после освобождения три года нельзя было прописываться по прежнему адресу. Отсидел, получил направление на Приозерский целлюлозно-бумажный комбинат. В тамошнем отделе кадров говорят: на работу возьмем, но общежитие переполнено, так что снимать угол придется самостоятельно. Нашел жилплощадь, договорился о цене, пошел в милицию. Оттуда направляют в военкомат: мол, без отметки в военном билете прописать не имеем права. А в военкомате заявляют: на учет мы, вас, конечно, поставим, но только после того, как пропишетесь… Я почувствовал себя в замкнутом круге, сооруженном системой для того, чтобы вернуть человека за решетку. Помыкался без жилья, а один мент прямо и посоветовал: ты побомжуй и сядешь уже по обычной статье, после которой сможешь прописаться. Но бомжем я стать не мог. И начал воровать…
После второго срока Николай вторично женился, к дочери от первого брака добавился сын. Но наладившася было жизнь опять подставила подножку: родители супруги никак не хотели признавать Годовикова родственником и буквально вытолкали из дому. Он опять принялся за старое и загремел на третью ходку – на этот раз на два с половиной года.
- Как к вам относились другие осужденные? Признавали своим?
- В Крестах один из авторитетов никак не мог понять, отчего меня за решетку тянет: говорил, мол, ты же совсем не тюремный человек, завязывать тебе надо! А я, и правда, до сих пор мата не переношу… После освобождения получил от того человека весточку, и вскоре его знакомые помогли мне устроиться в жизни. Сейчас живу гражданским браком с третьей женой. Несколько лет строил питерское метро, теперь временно безработный. Тяжеловато, но бывало и хуже.
- Чем занимаются ваши дети?
- Сын учится в техникуме, а с дочерью я давно не виделся. Первая-то моя все контакты обрубила. Может, я уже и дедушка!
- Николай Львович, жизнь вас поломала не слабо. Вы не захотели бы прожить ее набело?
- Пожалуй, нет. Все-таки светлые минуты у меня тоже были. Сожалею лишь о том, что часто в своей жизни встречал предательство. Да еще жаль, что так и не удалось сыграть в театре Хемингуэя, которого долго репетировал. А сейчас я бы с удовольствием сыграл самого себя - нынешнего.
От соседнего столика к нам подходят молодые ребята и просят «Петруху» на память выпить с ними пива. Он не отказывается, хотя потом признается, что гораздо приятнее ему давать автографы как актеру Годовикову, а не как Петрухе. Потом он уходит, и оставленный Николаем на столике кафе короткий окурок еще долго дымится под негаснущим питерским солнцем. В отличие от пустыни, в Питере белые ночи.
