Эта актриса играла только про любовь и считала театр единственной своей любовью. Но однажды, войдя в возраст «бабьего лета» она полюбила по-настоящему, забыв обо всем, даже о театре. Судьба оказалась к ней немилосердной, в одночасье отняв и счастье, и жизнь любимого, но она не сломила Ирину Печерникову – спустя три года после смерти мужа актриса возвращается к творчеству.

    Капризный ребенок.

    - У меня вся жизнь косолапая, бьет меня безжалостно, но и дарует много. Последние месяцы я жила в деревне – тишина, природа, покой. Только там я стала приходить в себя. Почти три года, как не стало Саши, и только сейчас я поняла, что снова могу работать, и я хочу вернуться в театр… Наверное я возвращаюсь к жизни. Но по-прежнему чувствую себя очень одинокой без Саши – не только по-женски, а просто по-человечески…

    - Вы единственный ребенок в семье?

    - Нет, у меня есть старшие брат и сестра, брат геолог, сестра астроном. Они лучше меня, я трудный ребенок. Я родилась настолько недоношенной, и семи месяцев не было. Мои родители, нефтяники, были в командировке в городе Грозном, уже собирались возвращаться в Москву и думали, что я появлюсь на свет дома. Но я поторопилась, поэтому росла болезненной, капризной, ревнивой. Из детского садика меня выгнали.

    - За что?

    - Там был нехороший мальчик, как-то он вставил в дверную щель орешек и предложил его мне, а когда я протянула руку, закрыл дверь и прищемил мне пальцы. Я даже несколько дней в сад не ходила, а потом подошла к нему и говорю: «У меня вот такой пальчик, это ты сделал, а покажи мне какой пальчик у тебя». Он выставил палец, а я очень сильно его укусила. Из сада меня выгнали, потому что отец мальчика был «шишкой», и я росла на попечении огромной коммунальной квартиры. Папу с мамой видела мало, они все время работали, а я думала, что они меня не любят, и капризничала. Самым сладким детским воспоминанием остались два момента: это когда отец сажал меня к себе на коленку и кормил салом – я ненавидела это сало, но меня им кормили, потому что у меня были проблемы с легкими. За то, чтобы посидеть у отца на коленках я готова была съесть все сало мира. И еще воскресное утро, когда мне позволялось забраться в постель к родителям – я лежала между ними, а папа сочинял мне сказку о чем я попрошу. Я была фантазеркой, поэтому заказывала только волшебные сказки.

    - И, наверное, с этих сказок и появилось желание стать актрисой?

    - Я все время пытаюсь вспомнить, когда же это началось – наверное, с рождения. Помню, мама достала мне билет на елку в Дом Союзов – это была моя первая большая елка. Сестра проводила меня в зал и осталась ждать на улице. А я потеряла билет, по которому получают подарок. Расстроилась ужасно, но тут же увидела, что в каждом уголке зала устраивают какие-то конкурсы и победителям дают или шоколадку, или игрушку, или еще что-то. Выловили меня, на третьем круге, когда я планомерно обходила все конкурсы и зарабатывала сладости: читала стихи, пела песенки, плясала, какие-то гимнастические упражнения показывала, изображала животных… После представления я вышла к сестре с большим мешком подарков. Так что уже в шесть лет я зарабатывала актерской профессией. Ну а когда пошла в школу, тут начались разные кружки. Чем я только не занималась, и гимнастикой, и стрельбой, и конным спортом, и даже мотоциклом. Рядом с нами жила моя любимая актриса Руфина Нифонтова, и если я ее встречала, я, как прикованная, шла за ней, я подкладывала ей под дверь цветочки… Однажды она меня застукала за этим занятием: «Так это ты делаешь? Иди-ка сюда, рассказывай, чего ты хочешь». Я ответила: «Хочу знать, что надо уметь, чтобы стать актрисой». «Все!», - ответила актриса. С ее благословения я пошла в драмкружок. Кстати, много лет спустя мне довелось работать с Руфиной Нифонтовой в Малом театре, и по ее глазам я понимала, что она одобряет мои успехи. Но работы в Малом было еще много чего. Я очень весело поступала в Школу-студию МХАТ, я была уверена, что не поступлю, поработаю год в театре кем-нибудь, а потом буду снова поступать. Пришла в студию такая смешная: с большим отцовским портфелем, в капроновых бантах, в сандалиях и выросшая из школьной формы, я хотела только спросить, что надо для поступления, а меня сразу выставили перед приемной комиссией, да еще долго уговаривали что-нибудь почитать. Я прочитала стихотворение Веры Инбер «Сеттер Джек», объявила прозу: «Карел Чапек «Дашенька, или история щенячьей жизни», - комиссия прыснула от смеха, спрашивают: «А у вас весь такой репертуар собачий?». Я обиделась, но, как ни странно поступила сразу.

    Отказала Гайдаю

    - Говорят, вы отказались сниматься у Гайдая в «Кавказской пленнице», потому что боялись отчисления из студии?

    - Тогда действительно студентам не разрешали сниматься, из нашей студии выгнали Жанну Прохоренко за картину «Баллада о солдате», а из «Щуки» Аллу Самойлову за роль в фильме «Летят Журавли». Но я и не снималась до окончания студии, и Гайдай меня увидел только на дипломном спектакле. Но дело в том, что в это же время мне предложили сняться без кинопроб в фильме-опере «Каменный гость». Пробоваться с осликом или играть Пушкина – конечно, я выбрала классику. Потом, когда «Кавказская пленница» стала народным фильмом Гайдай каждый раз, встречая меня в Доме кино, подкалывал: «Ну, что, Донна Анна, где твой Дон Жуан?!».

    - Пожалели потом?

    - Нет, за всю свою творческую жизнь я жалею только, что отказалась сыграть Гюльчитай в «Белом солнце пустыни». Съемки проходили летом, в пустыне, мне бы пришлось опять отказаться от отпуска и сидеть три месяца в жутких условиях, при том, что лицо бы мое показали всего раза три, все остальное под паранджей. Но если бы я знала, что в том фильме будет сниматься Луспекаев, я бы не отказалась, я его очень люблю, как актера.

    - Мы как-то пропустили самое романтичное – первые влюбленности, свидания, вздохи.

    - А я в этом смысле была запоздалой. Я влюблялась в актеров: Жарар Филипп, потом Тихонов, Стриженов. А по-настоящему я влюбилась уже в 19 лет в товарища моего брата, который был старше меня на 15 лет. Это был интересный человек, но заядлый холостяк со своими представлениями об идеальной семье. К окончанию студии я поняла, что придется выбирать: либо театр, либо этот мужчина. Я решила, что без театра мне будет хуже. Тогда я еще была влюблена, но сама поставила точку в отношениях, потом долго переживала и пряталась даже от разговоров с ним. Мне хватало любви на сцене и в кино…

    - Тем более, что в это время вы снимались в «Доживем до понедельника» в компании замечательных мужчин. Детская влюбленность в Тихонова не мешала работе?

    - Я его стеснялась, но только первое время. Ростоцкий все время старался создать легкую атмосферу, он нас приручал друг к другу: в комнату отдыха нас отправляли вдвоем, обедать усаживали за один столик, греться в машине тоже вместе, Вячеслав Васильевич все время старался оказывать мне знаки внимания. И уж чтобы совсем разрушить мою застенчивость, меня однажды взяли на хоккейный матч, и свозили на рыбалку. Вот уж где я увидела Ростоцкого и Тихонова совсем другими. На хоккее эти серьезные, солидные мужчины, зажимая мне уши руками, матерились без умолку, а на рыбалке на моих глазах превратились в увлеченных, восторженных детей. На самом деле этот период жизни можно назвать как угодно, только не работой, мы просто жили одной большой семьей. Какая работа, если рядом очаровательный, блистательный Ростоцкий, словно колдун в своем деле ворожит, да еще Тихонов, в которого были влюблены все женщины страны.

    Для слухов я глуха

    - Не удивительно, что публика «поженила» вас с Тихоновым.

    - Да, несколько лет первым вопросом на моих творческих встречах со зрителями было: «А как себя чувствует Вячеслав Васильевич», - все были уверены, что мы муж и жена, и если я пыталась это отрицать, с галерки доносилось: «Да бросьте вы скрывать, мы все знаем».

    - Со слухами и сплетнями как-то боролись?

    - Я просто никогда на них не реагировала – у меня был хороший урок по этому поводу. Я тогда училась в студии, и уже со второго курса участвовала во МХАТовских спектаклях, со всеми легендарными стариками. Наверное, мне завидовали, тогда я этого не понимала, но однажды услышала за спиной: «Подумаешь, во МХАТе играет, да она спит с Массальским и с Пузыревым», - А я к тому времени даже ни с кем еще не целовалась… Дальше, я смутно помню, что со мной происходило, только оказалась я в актовом зале, где-то на кучи декораций и костюмов – я рыдала, у меня была истерика. В это время в зал вошел наш педагог по изобразительному искусству: все знали, что он иногда уединяется, чтобы выпить немножко коньячку, - он услышал, что кто-то рыдает в уголочке, и вытащил меня «из-под завала», спросил: «В чем дело?». А я в ответ только всхлипываю, даже ничего сказать не могу. Педагог вытащил плоскую фляжечку, налил крышечку коньяку и «хлобысь» мне в рот, я закашлялась от неожиданности, но судороги тут же прекратились, и я смогла рассказать об услышанном разговоре. «Милая, - ответил он, - ты такая маленькая, еще ничего не успела сделать, а о тебе уже говорят! Меня уже не будет, а ты запомни: если говорят, значит, в тебе что-то есть – или ты женщина особая, или у тебя талант. А вот когда перестанут говорить – сядь перед зеркалом, налей немножко коньяку, вспомни меня, выпей и задумайся: почему перестали говорить». Видимо этот человек для меня был таким большим авторитетом, что я до сих пор живу по его совету. Уж сколько про меня было сплетен и легенд – и что я уехала навсегда в Америку, и что я наркоманка и умерла от передозировки, и кто только не был моим любовником, и с кем только я не пила – я ни на что не реагирую.

    - Слухи обычно возникают не на пустом месте.

    - У меня был трудный момент, когда я пила – не так, чтобы все-время, я периодами, срывами, но когда я поняла, что из-за этого могу потерять театр, я сумела справиться с этой проблемой и, чтобы поставить точку: не для себя, а для сплетников, ездила кодироваться в наркологическую клинику Довженко.

    И зачем я ходила замуж?…

    - И за границей вы некоторое время жили…

    - Но не в Америке. Я поехала сниматься В Польшу и в первый же день, неудачно спрыгнув в сугроб, сломала обе ноги. Пол-года я пролежала в больнице, а когда уже стала ходить, друзья позвали меня на выставку, где выступала модная тогда польская группа «Бизоны». В меня влюбился руководитель группы Збышек, черноусый красавец, который понравился и мне. Месяц мы были вместе, а потом он вернулся домой. Видеться мы не могли, мы не были родственниками, и по советским законам поехать в гости к чужому человеку я не имела права. Назло госсистеме мы поженились, и я уехала к мужу. Сначала было интересно: я попала в настоящую джазовую компанию, мы путешествовали, я учила языки… Но очень скоро я поняла, что с браком поспешила – я слишком мало знала этого человека, но я видела, что он меня любит, поэтому терпела то, что он днем и ночью пропадал то на концертах, то на репетициях, а я сидела одна. Сбежала я только через три года, когда мы переехали в Швецию, в тихую, скучную и благополучную страну, пригодную для жизни только детей и пенсионеров. Я затосковала по театру, пообещала Збышеку, что вернусь, но он понял, что расстается со мной навсегда.

    - Вы променяли личное счастье на театр?

    - Для меня всегда театр и был моим личным счастьем. Удивительно, я прекрасно помню, каждую репетицию, каждый срочный ввод в спектакль, какая роль давалась с трудом, но я почти не помню семейных вечеров, обедов. После «польского вояжа» я вернулась в театр Маяковского, но весь свой репертуар уже потеряла, однако, познакомилась со своим вторым мужем Борисом Галкиным. Произошло это довольно смешно. Он только что окончил режиссерские курсы и пришел в Маяковку ставить свой дипломный спектакль, увидел в фойе мою фотографию и сразу влюбился. Но, вот беда, на фотографии- то я была с длинными волосами, а в реальности уже носила модную короткую стрижку. Борис заглянул в репетиционный зал и увидел, что какая-то девчонка энергично спорит с самим Гончаровым – дерзость невиданная! А я пыталась выяснить у режиссера, какой должна быть моя героиня, на что он мне ответил: «Придумай сама». Ну я и придумала: на следующий день пришла на репетицию в облике латиноамериканки. Галкин опять присутствовал на репетиции и снова меня не узнал, подумал: «Наверное, ту девочку-спорщицу Гончаров все-таки выгнал», - три моих разных образа не совместились в его голове и он, от растерянности влюбился окончательно. Он очень красиво за мной ухаживал, читал стихи, я не выдержала и вышла за него замуж. Не надо было этого делать – театр я любила больше, чем его. Но, тем не менее, мы прожили вместе семь лет и расстались – я чувствую себя виноватой перед ним, он хороший и талантливый человек.

    Мои гении, таланты и просто хорошие друзья

    - Вероятно, вам везло на талантливых людей – вашим партнером был Смоктуновский. Каково работать с гением?

    - Мы играли влюбленных в фильме «Первая любовь». Нас познакомили и отправили тренироваться на лошадях – Иннокентий Михайлович вел себя как-то странно, дергался, капризничал. Я его сразу возненавидела, подумала, как же мы будем чувства играть, если у нас даже человеческого контакта нет. Оказалось, что Смоктуновский просто по-мужски стеснялся своей фигуры, облаченной в тренировочный костюм. Обстановку разрядил конфуз, случившийся со мной на съемках. Мне на голову крепили цилиндр, к которому цепляли соответствующие эпохе локоны, всю эту конструкцию завершал длинный, газовый, красный шарф – сооружение этой красоты занимало немало времени, поэтому, когда я была готова к съемкам, мне строго наказали стоять в сторонке и не вертеть головой. Стою и чувствую, что на мой шарф кто-то наступил, на площадке вижу всех, кроме Смоктуновского, поэтому, не поворачивая головы, произношу: «Иннокентий Михайлович, осторожно, вы наступили на мой шарф». Никакой реакции, за шарф опять тянут. Я повторяю просьбу, но более гневно… и вдруг вижу, что Смоктуновский заливисто хохочет совсем в другой стороне, я поворачиваю голову и сталкиваюсь нос к носу с мордой лося, который с аппетитом жует мой шарф. Потом меня, напуганную ловили по лесу, а Иннокентий Михайлович меня успокаивал. Съемки закончились очень поздно, и я пригласила его домой, поужинать. Окончательно нас сдружила папина селедка, он ее по-особому готовил, Смоктуновскому очень понравилось и, каждый раз приезжая в Москву, он звонил мне: «Это я, Кеша, водка при мне, а селедочка будет?». Он был необычный человек, эпатажный. Мог прийти на сбор труппы в тренировочном костюме и шляпе, мог, встретив тебя посреди улицы, подхватить и закружить в вальсе – ему нравилось изображать сумасшедшего, а мог позвонить посреди ночи и попросить включить ему грустную мелодию и долго сидеть на том конце провода, всхлипывая.

    - Одно время поговаривали о вашем романе с Далем.

    - Обо мне много, что поговаривают, вот летом жила в деревне, без радио, без телевизора, вдруг бежит соседка: «Ирочка, сейчас Вульф выступал, он сказал, что у тебя был потрясающий роман с Юрием Богатыревым». На самом деле, меня срочно вводили в фильм, на место другой актрисы и мы с Юрой сидели допоздна в общежитии, разбирали текст, который назавтра надо было играть. От Вульфа я таких сплетен не ожидала. Роман – это прекрасно, это когда два человека взлетают, парят, особенно если эти люди актеры. Но, возвращаясь к Олегу Далю, у нас с ним было что-то гораздо больше, чем роман, я не знаю, как это обозвать. Это был мой любимый актер, ради встречи с которым, ради работы с которым я пошла сниматься в «Вариант Омега» - там не было роли, я играла функцию: увидев меня герой понимает, что важная встреча состоится. Но я была готова даже на такой ничтожный эпизод. Но на съемках Олег был очень закрыт, все время проводил с женой Лизой, и со мной не общался. Потом мы встретились на съемках телеспектакля «Страницы из журнала Печорина»: Он - Печорин, я – Мери, сам Бог велел сблизиться. И творческая искорка пробежала. А потом был ужасный фильм, я даже названия его не помню – бездарный, но с очень хорошим актерским составом, никакой фильм… но в результате мы с Олегом с одинаковым чувством, похожим на стыд, все время как-то оказывались рядом, и все время молчали. И вот на этом молчании, как ни странно, мы очень подружились. А потом он пригласил меня смотреть новую квартиру – он был счастлив: до этого ему с женой и двумя мамами приходилось ютиться в «хрущевке», он спал на раскладушке, а все спотыкались об его ноги. Олег радовался, как ребенок, особенно тому, что у него появился свой кабинет. А дальше было много планов, они даже начинали реализовываться, но… Олега не стало. Я не пошла с ним прощаться, не могла, я с ним до сих пор разговариваю, задаю вопросы, а он молча отвечает. Он и в жизни был молчаливым. Лиза подарила мне его рубашку. Когда Олег уезжал в Киев, в последний раз, он надел эту рубашку, а потом ее снял и сказал: «Лизонька, она очень светлая, значит, придется брать сменную, дай мне потемнее, ведь я всего на день еду». Теперь эта рубашка у меня, я ее иногда одеваю, когда мне нужен совет Олега… А почему вы про Высоцкого не спрашиваете?

    - Не хотим показаться сплетницами.

    - Тогда я сама расскажу. Я его невзлюбила сразу, когда бегала в их молодежный театр, он был задиристый и критичный. Однажды я услышала, как хрипловатый голос поет песню «Парус», очень здорово! А когда увидела, что голос принадлежит Высоцкому, от неожиданности ляпнула: «Ну, надо же, такой противный и так поет!». Потом мы с ним встретились через пять лет, шли по коридору Мосфильма в одинаково-модных джинсовых костюмах, он – из Парижа, я – из Стокгольма. И я его спросила: «Володя, а вы кроме «Паруса» что-нибудь еще написали?» У него был шок: «Ты что, ничего обо мне не слышала?». Я была для него подарком судьбы, «свежим ухом», он отвез меня домой и три часа пел свои песни – я была потрясена. С того момента мы подружились просто насмерть. Его очень полюбили мои родители: папу трогали военные песни, а мама смеялась до слез над песней про картошку. Однажды Володя приехал и спрашивает папу: "Можете отдать мне ваше чадо на трое суток? Верну в целости и сохранности". Мы сели в машину, приехали в аэропорт, потом оказались в самолете, летим: я, как всегда болтаю, он шутит, меня смешит. И вдруг я спрашиваю: "Володя, а куда мы летим?" Он рассмеялся: «А раньше-то почему не спросила?». Он привез меня в Сухуми, специально чтобы показать свой концерт, для меня поставили стул в проходе, и Володя пел свои песни, обращаясь ко мне. Я смеялась до слез, а все на меня оборачивались. Но я была очень романтичной и молоденькой, а Володя взрослым, эмоциональным мужчиной, и он попытался наши возвышенные отношения изменить, и довольно решительно…Однажды утром в номере раздался телефонный звонок, я сразу поняла, что это Марина Влади. Володя говорил красивые слова, что любит, что скучает, что ждет встречи, а с меня в этот миг слетал муар созданной им сказки. Пока он говорил по телефону, я тихо собралась и ушла. И Высоцкий обиделся, насмерть, потому что от него никто никогда не уходил, он даже не здоровался со мной при встрече. И когда спустя время нам пришлось играть «дикую страсть» в картине «…как царь Петр арапа женил», это было очень сложно и смешно одновременно: мы так и не начали разговаривать, запороли семь дублей, а когда все-таки сцена страсти удалась, и прозвучало: «Стоп, снято!», нас словно ветром разнесло по разные стороны большой кровати.

    Листопадная любовь

    - Страшно причинить вам боль, но очень хочется услышать от вас историю вашей любви с Александром Соловьевым.

    - Про Сашу я могу говорить сколько угодно. Эта история началась в 69 году, я только-только оправилась после переломов ног, но еще не уехала в Польшу. Играли в Маяковке спектакль «Два товарища», который гремел на всю Москву. По окончании вышли на поклон – аплодисменты, цветы... Я вижу, к сцене подошел мальчик и тянет мне один единственный цветок. Мой партнер увидел это и захотел взять этот цветок и передать мне, чтобы я не наклонялась. И вдруг юноша, как ребенок отдернул руку и потянулся ко мне. Тогда я и увидела его огромные сине-голубые глаза и запомнила их. Прошло три года, я вернулась из-за границы, снова работала в Маяковке и частенько стала встречать молодого актера, который, сталкиваясь со мной все-время опускал взгляд, однажды он не опустил голову, и я снова увидела знакомые глаза. Я узнала, как зовут этого мальчика, узнала, что он совсем недавно работает в театре, и что он в меня влюблен. Потом я понаблюдала за ним на сцене и была поражена его энергией и пластикой. В нашем театре он работал недолго, потерялся из виду, лишь пару раз я встречала его работы в кино. А потом… потом я поехала в Феодосию к Довженко. Стою в регистратуре, вдруг открывается дверь и входит Саша Соловьев, мгновение, и нас словно приподняло и кинуло друг другу в объятия, как очень старых и добрых друзей. Весь день мы не отходили друг от друга, он показал мне весь город, а вечером сел на поезд и уехал, а я осталась – мне процедура была назначена на следующий день. Потом мы встретились в Москве, четверо суток просидели у меня на кухне, разговаривали. Я жила довольно аскетически: в спальне два матраса прямо на полу, в зале – небольшой старинный стол и два кресла, таких же древних, а на кухне деревянный стол на козлах и пара деревянных лавок. Вот на этих лавках мы и сидели: я только уходила играть в театр, возвращалась, и мы продолжали разговаривать. А потом я уезжала на малую гастроль. Саша провожал меня на вокзал и забыл дома сумку, я оставила ему ключ и только попросила, чтобы он меня встретил, а то я домой не попаду. Но он решил по-своему, остался жить у меня и к моему возвращению навел блестящий порядок. Но случился Новый год, Саша поехал поздравить сынишку, а вернулся темнее ночи: сын болел и очень скучал по отцу. Тогда я решила, что нам надо расстаться: на чужом несчастье, счастье не построишь, я даже просила его не звонить, чтобы меня не мучить.

    - Отрывать от себя любимого очень больно.

    - А иначе было нельзя, за поступки, в которых я понимаю, что не права, я очень быстро получаю по голове, судьба наказывает. В это время с моим отцом случился удар – он ослеп и почти перестал ходить, мамы к тому моменту уже не было в живых. И я поняла, что если не придумаю ему дело, он просто умрет. Тогда я купила домик в деревне, гнилушку, как потом оказалось, и с головой ушла в ремонт этого строения: перевезла туда отца, накупила стройматериалов, наняла рабочих. Строительство шло к завершению, и я вдруг подумала: «Елки-палки, я же все могу сама, без мужика. Почему же я тогда страдаю от одиночества? Я еще молодая женщина, женщина возраста листопада, но я так люблю Сашу, что не могу даже завести любовника – одинокая, как «соломенная вдова». Все, хватит, завтра начинаю жить по-новому». И с этим решением уехала в Москву. А там меня уже ждал Саша…

    - Как будто услышал ваши мысли.

    - Он пришел и сказал, что сын уже поступил в институт, что его больше ничто не удерживает в той семье, и спросил: «Ты все еще меня любишь?». «До сегодняшнего дня я тебя просто ждала», - ответила я.

    - Сколько же лет вы его ждали?

    - Восемь. А дальше мы, как сошли с ума, мы ходили за ручку, мы не расставались ни на сколько – просто вообще не расставались: к папе в деревню ездили вместе, в магазин ходили вместе, никак не могли наговориться, все друг другу рассказать… У нас не было дома – мы ютились по съемным квартирам, потому что свою я сдавала и на эти деньги мы жили, у нас не было работы – все задумки и начинания рушились, но у нас был целый короб счастья. Саша по-мужски переживал, что живет на мои деньги, и все время искал работу, но он не мог найти своего режиссера, ему не нравились новые постановки. Он пытался заниматься рекламой, но денег не заработал, а чуть не лишился жизни – в него стреляли, спас талисман – камень нефрита, который лежал у него в кармане. Пуля попала в камень и расколола его, а Саша спасся. Бизнес ему не удавался, он был творческим человеком… и очень непредсказуемым: он мог экономить на сигаретах и отдать последнюю куртку бомжу, он мог испугаться ночную бабочку и мог на скорости 180 км в час мчаться на машине по Москве к кому-нибудь на помощь, он мог приготовить обед за полчаса такой, что я - великая кулинарка изумлялась. Он мог обидеться на ерунду и быть невозможно великодушным… А потом мы стали «вить свое гнездышко», я продала, наконец, свою квартиру, и мы купили другую, в тихом, уютном районе, делали ремонт, покупали мебель… А потом я поехала навестить отца в деревне, вернулась – Саши нет. Он не терпел одиночества, и я сначала подумала, что он гостит у друзей. Но когда Саша не появился и на Новый год, я поняла, что случилась беда… На следующий день после Сашиных похорон умер мой отец, а за ним наш любимый пес Флай – все, что связывало меня с жизнью в одночасье рухнуло, и я попала в больницу.

    - Что вам помогло выжить в этой страшной ситуации?

    - Природа, я очень долго прожила в деревне, смотрела на небо, на звезды – у нас с Сашей была своя звезда – она все-время немножко покачивалась, а мы ее разглядывали и думали, что она влюблена и пьяна от счастья. Утром я придумывала себе тяжелую физическую работу, а вечером пила снотворное и отключалась, и каждый день отсчитывала время: еще один день прошел, еще один… Говорят, время лечит… нет, притупляется боль, память стирает какие-то тяжелые моменты, но пустота, словно вырвали часть тебя – остается. Но что мы о грустном?... Я хотела узнать, что такое любовь, не по книжкам и фильмам, а в жизни – узнала, и где душа тоже узнала – там, где болит, когда уходит любимый… а любовь остается.